В творчестве Набокова меня всегда восхищали две вещи: его мастерство работы со стилем, особенно в русскоязычных романах, и пугающие сюжеты. Явной темой, проходящей сквозь его произведения, являются отношения между юной девушкой и взрослым мужчиной, как губительное влечение. Этот мотив впервые заметен в повести «Волшебник», проявляется в «Камере обскура» и достигает своего зенита в «Лолите». Даже в «Приглашении на казнь» можно встретить его: в сцене, где дочь начальника тюрьмы помогает Цинциннату «сбежать» через подкоп.
Как только этот мотив не интерпретировали: его рассматривали как метафору русской революции, попытку понять природу любви или рецепт метафизического освобождения от реальности через нарушение запрета, приводящее к смерти — как буквальной, так и образной. Набоков описывает это с такой тщательностью, что иногда возникает желание просто закрыть книгу. Но, несмотря на дискомфорт, эстетическое наслаждение от стиля перекрывает все.
Однако в «Защите Лужина» этот мотив отсутствует, и именно поэтому роман кажется свежим среди набоковских текстов, особенно на русском языке. Он буквально напоен ароматом сирени, как тот эпизодический персонаж, обучавший маленького Лужина шахматам.
В прошлом году я побывал на проекте Российской Государственной Библиотеки, где комик Евгений Чебатков читал отрывки из русской классики — и я наткнулся на «Защиту Лужина». Это вдохновило меня снова перечитать роман и осознать, насколько он пронизан ностальгией.
«Защита Лужина» наполнена сожалением об ушедшей имперской России — не в политическом контексте, а в бытовом. Это роман-плач о времени, которое прошло, о закате Золотого века, и все это воспринимается особенно остро через глаза самого Лужина. Помните, как у Бунина пахло яблоками — это символ воспоминаний о прошлом? Вся «Защита Лужина» пропитана этим ароматом: им наполнены комнаты, где герой впервые играет в шахматы, его школьная парта, прогулки по берлинскому санаторию и душная квартира.
Лужин — человек, который постоянно смотрит в прошлое; в его сознании оно полностью заморожено. Все вокруг ему кажется ненастоящим, как картонные часы в «Приглашении на казнь», а прошлое представляется подлинной жизнью. Ностальгия, в конечном итоге, оказывается личной. Каждый, вероятно, хотя бы раз произносил фразу о том, как прекрасно было в детстве или молодости и как хочется вернуть те дни.
Шопенгауэр отмечал, что счастье мы воспринимаем только ретроспективно: вспоминаем о нем, когда оно уходит, стремимся его вернуть и редко умеем чувствовать в настоящем. Но учиться этому стоит. Жизнь, протекающая спиной вперед, полна страха и искажений, способных разладить даже гениев.
Так давайте забудем о нимфетках и взрослых мужчинах, о запретной любви и ее последствиях, о попытках осмыслить природу власти. Эта тема ностальгии и потерянного Золотого века пугающе универсальна — она волнует народы всего мира и каждого из нас. Есть ли этот Золотой век? Пусть он такой же желанный, как тайные уроки шахмат, пусть он так же близок, как аромат дачного лета, состоящего из трех запахов: сирени, сена и сухих листьев.
Есть, нет — не имеет значения. Человек всегда устремляется в прошлое. Русский особенно склонен смотреть в туманное «тогда» и стремиться вернуть его, поскольку оно наполнено светом — это маленькая волшебная страна, где он когда-то жил, а потом потерял путь и не сможет вернуться.
Набоков это осознал. Он уловил неуловимое «тогда», вернул нас туда, чтобы дать возможность побродить и осмотреться — лишь для того, чтобы разбить иллюзию и оставить нас у разбитого корыта. В таком сценарии нет ничего, кроме него.
Куда бежать, если настоящее так угнетает, а прошлое так свежо? На плитках ванной опостылевшей квартиры Лужин нашел свой ответ.
Известно какой.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.